Всматриваюсь в фотографию Израиля Львовича – 70-летнего, при всех регалиях, сделанную, вероятно, для Доски Почета.
Поредели прежде густые золотистые волны волос, еще выше стал лоб, а большие голубые глаза, все такие же внимательные, добрые и проницательные, смотрят прямо в душу. Мне кажется, сейчас он, как всегда, спросит: „Чем я могу тебе еще помочь?” И, как всегда, поможет…»
Поредели прежде густые золотистые волны волос, еще выше стал лоб, а большие голубые глаза, все такие же внимательные, добрые и проницательные, смотрят прямо в душу. Мне кажется, сейчас он, как всегда, спросит: „Чем я могу тебе еще помочь?” И, как всегда, поможет…»
Сусанна и Израиль прожили вместе долгую и счастливую жизнь. Они впервые встретились в Кишиневском университете – семнадцатилетняя Сусанна и Израиль двадцати трех лет. Он прошел всю войну артиллеристом.
Я полюбила будущего мужа
с первого взгляда
Осенью 1947 г. мы с моей подругой Замирой сидели на каком-то собрании
и рассеянно слушали выступающих. Вдруг на сцену поднялся новенький студент исторического факультета Кушнир – большеглазый, высоколобый, в галифе
и темном военном кителе с ослепительно белым подворотничком.
Не помню, о чем он говорил, но нас с Замирой поразило, насколько все сказанное было точно, умно и толково сформулировано. Казалось бы, в тот момент у него было немного шансов с ходу завоевать женское сердце: чудесные волнистые волосы были почему-то обриты, а лицо опалено загаром.
„Слушай, а он мне нравится!” – сказала Замира. – „Мне тоже!” – выдохнула я. – „Ладно, я тебе его уступаю, – подумав, великодушно решила подруга. – Вижу, у тебя это серьезно”.
Она и не подозревала, насколько была права. Меня неодолимо влекло к этому немногословному серьезному человеку, даже его замкнутость привлекала, казалась загадочной. Я была настолько захвачена новыми ощущениями, что
не пыталась познакомиться с ним поближе. И тут судьба решила мне подыграть: Кушнира избрали секретарем партбюро факультета, а меня – комсоргом.
Он держался просто и приветливо, но грань деловых отношений не переступал, причем казалось, что эта доброжелательная отстраненность – некий принцип, которого я не могла понять.
У нас была дружная компания, преимущественно девичья, и нам остро не хватало ребят. Однажды мой друг Аркадий Хамудис предложил: „Давай пригласим Изю Кушнира”.
Мне эта идея очень понравилась, но осуществить ее было сложно. Наша компания, состоявшая в основном из 18-летних, казалась детским садом
26-летнему фронтовику. Однако Аркадий все же сумел его уговорить, проявив при этом большую настойчивость и терпение, за что я ему до сих пор благодарна.
В наших танцах, песнях и играх Кушнир участвовал явно лишь из вежливости.
Но вот мне выпал фант – проползти по-пластунски под стулом. Эта перспектива меня совсем не обрадовала: жаль было пачкать единственное нарядное платье. И тут наш новичок повел себя по-джентльменски, предложив выполнить задание вместо меня, и проделал это необыкновенно быстро, легко и красиво.
Все были в восторге, особенно я.
и рассеянно слушали выступающих. Вдруг на сцену поднялся новенький студент исторического факультета Кушнир – большеглазый, высоколобый, в галифе
и темном военном кителе с ослепительно белым подворотничком.
Не помню, о чем он говорил, но нас с Замирой поразило, насколько все сказанное было точно, умно и толково сформулировано. Казалось бы, в тот момент у него было немного шансов с ходу завоевать женское сердце: чудесные волнистые волосы были почему-то обриты, а лицо опалено загаром.
„Слушай, а он мне нравится!” – сказала Замира. – „Мне тоже!” – выдохнула я. – „Ладно, я тебе его уступаю, – подумав, великодушно решила подруга. – Вижу, у тебя это серьезно”.
Она и не подозревала, насколько была права. Меня неодолимо влекло к этому немногословному серьезному человеку, даже его замкнутость привлекала, казалась загадочной. Я была настолько захвачена новыми ощущениями, что
не пыталась познакомиться с ним поближе. И тут судьба решила мне подыграть: Кушнира избрали секретарем партбюро факультета, а меня – комсоргом.
Он держался просто и приветливо, но грань деловых отношений не переступал, причем казалось, что эта доброжелательная отстраненность – некий принцип, которого я не могла понять.
У нас была дружная компания, преимущественно девичья, и нам остро не хватало ребят. Однажды мой друг Аркадий Хамудис предложил: „Давай пригласим Изю Кушнира”.
Мне эта идея очень понравилась, но осуществить ее было сложно. Наша компания, состоявшая в основном из 18-летних, казалась детским садом
26-летнему фронтовику. Однако Аркадий все же сумел его уговорить, проявив при этом большую настойчивость и терпение, за что я ему до сих пор благодарна.
В наших танцах, песнях и играх Кушнир участвовал явно лишь из вежливости.
Но вот мне выпал фант – проползти по-пластунски под стулом. Эта перспектива меня совсем не обрадовала: жаль было пачкать единственное нарядное платье. И тут наш новичок повел себя по-джентльменски, предложив выполнить задание вместо меня, и проделал это необыкновенно быстро, легко и красиво.
Все были в восторге, особенно я.
Как всё начиналось
Постепенно наши отношения становились все менее официальными. Иногда он даже приходил к нам в гости и, не застав меня дома, охотно беседовал с мамой, которая мне потом жаловалась: „С ним трудно разговаривать: он застегнут на все пуговицы”.
Позже я узнала причину этой чрезмерной сдержанности. Ему казалось, что мы не пара: я – беспечная маменькина дочка, а он – человек много переживший, некогда контуженный (он после этого на долгое время утратил зрение). И кто знает, какой сюрприз эта контузия может преподнести впоследствии? Обрекать юное жизнерадостное существо на уход за слепым – вправе ли он так поступать? К тому же обеспечить материально и свою семью, и родителей он тогда еще не мог.
Позже я узнала причину этой чрезмерной сдержанности. Ему казалось, что мы не пара: я – беспечная маменькина дочка, а он – человек много переживший, некогда контуженный (он после этого на долгое время утратил зрение). И кто знает, какой сюрприз эта контузия может преподнести впоследствии? Обрекать юное жизнерадостное существо на уход за слепым – вправе ли он так поступать? К тому же обеспечить материально и свою семью, и родителей он тогда еще не мог.
Ему казалось, что мы не пара.
И все-таки в общении со мной он постепенно „оттаивал”.
И все-таки в общении со мной он постепенно „оттаивал”.
Мы подолгу гуляли по тенистым аллеям Пушкинского парка,
и Кушнир рассказывал о Смеле – украинском городке, где он родился, о своей семье, которую нежно и самоотверженно любил. Но больше всего меня увлекали его армейские воспоминания, в которых юмор скрашивал все пережитые трудности.
Слушая его рассказы, я все время смеялась, иногда спохватываясь и ужасаясь: как можно смеяться, когда речь идет о войне? Чаще всего он вспоминал эпизоды, которые высвечивали в людях самые лучшие качества. С благодарностью рассказывал о бесстрашном летчике, который кружил над захваченной территорией, приземлялся на колхозные поля
и указывал выходившим из окружения, где еще остались лазейки в кольце вражеских войск.
Мы подолгу гуляли по тенистым аллеям Пушкинского парка,
и Кушнир рассказывал о Смеле – украинском городке, где он родился, о своей семье, которую нежно и самоотверженно любил. Но больше всего меня увлекали его армейские воспоминания, в которых юмор скрашивал все пережитые трудности.
Слушая его рассказы, я все время смеялась, иногда спохватываясь и ужасаясь: как можно смеяться, когда речь идет о войне? Чаще всего он вспоминал эпизоды, которые высвечивали в людях самые лучшие качества. С благодарностью рассказывал о бесстрашном летчике, который кружил над захваченной территорией, приземлялся на колхозные поля
и указывал выходившим из окружения, где еще остались лазейки в кольце вражеских войск.
Дочери однажды спросили Израиля:
„А как ты сам преодолел страх?” – „Я понял, что страх может привести только к гибели, и запретил себе бояться – раз и навсегда”.
В окружении многие первым делом избавлялись от партийных
и комсомольских билетов, от оружия, которым здесь
не воспользуешься, а нести тяжело, но старались сохранить
или раздобыть сапоги и, конечно, котелок. Кушнир вышел
из окружения босой, без котелка, с винтовкой и комсомольским билетом в кармане. Снять сапоги с убитого он не мог: был слишком тонким существом. Это не было бы ни мародерством, ни осквернением мертвого, но для Кушнира это значило пойти против себя.
А вот еще один случай, когда безрассудный, но искренний порыв спас ему жизнь. Во время бомбежки он выбежал из укрытия, чтобы взять забытый рюкзак, потому что там остались фотографии родителей. Вернуться в укрытие он, к счастью,
не успел: туда попала бомба.
Со временем юношеские порывы уступили место ровному сиянию души. Товарищи по оружию чутко откликались на это.
К Кушниру тянулись, его любили.
и комсомольских билетов, от оружия, которым здесь
не воспользуешься, а нести тяжело, но старались сохранить
или раздобыть сапоги и, конечно, котелок. Кушнир вышел
из окружения босой, без котелка, с винтовкой и комсомольским билетом в кармане. Снять сапоги с убитого он не мог: был слишком тонким существом. Это не было бы ни мародерством, ни осквернением мертвого, но для Кушнира это значило пойти против себя.
А вот еще один случай, когда безрассудный, но искренний порыв спас ему жизнь. Во время бомбежки он выбежал из укрытия, чтобы взять забытый рюкзак, потому что там остались фотографии родителей. Вернуться в укрытие он, к счастью,
не успел: туда попала бомба.
Со временем юношеские порывы уступили место ровному сиянию души. Товарищи по оружию чутко откликались на это.
К Кушниру тянулись, его любили.
Еще на фронте, видя обездоленных войной детей, Кушнир решил стать учителем. Всю силу своей любви он вкладывал
в учительский труд. В чрезвычайно сложные для объективного преподавания истории годы он умудрялся излагать материал так, что дети слушали как зачарованные.
Одна из его коллег все допытывалась, из каких книг Израиль Львович черпает материал для своих уроков. Она даже рылась в его портфеле в поисках методических пособий, которые он,
по ее мнению, утаивал. На самом же деле он просто глубоко анализировал и по-своему синтезировал информацию, старался учить ребят мыслить, за что многие остались ему благодарны на всю жизнь.
в учительский труд. В чрезвычайно сложные для объективного преподавания истории годы он умудрялся излагать материал так, что дети слушали как зачарованные.
Одна из его коллег все допытывалась, из каких книг Израиль Львович черпает материал для своих уроков. Она даже рылась в его портфеле в поисках методических пособий, которые он,
по ее мнению, утаивал. На самом же деле он просто глубоко анализировал и по-своему синтезировал информацию, старался учить ребят мыслить, за что многие остались ему благодарны на всю жизнь.
Если речь шла об интересах ученика, Израиля ничто не могло остановить
Кушнир проработал в школе более
50 лет. Ему присвоили звания „Отличник народного образования», „Старший учитель”, „Заслуженный учитель школы МССР”.
50 лет. Ему присвоили звания „Отличник народного образования», „Старший учитель”, „Заслуженный учитель школы МССР”.
Одну старшеклассницу Израиль Львович увел
из притона, куда участковый милиционер отказался входить: „Год остался до пенсии, не хочу получить
удар ножом”.
Самая главная награда Израиля – любовь учеников.
В День Победы и в день его рождения телефон
звонил не переставая.
из притона, куда участковый милиционер отказался входить: „Год остался до пенсии, не хочу получить
удар ножом”.
Самая главная награда Израиля – любовь учеников.
В День Победы и в день его рождения телефон
звонил не переставая.
Как-то маленький Андрюша, мысливший глобально и уверовавший в колдовское всемогущество И.Л., сказал ему:
- „Дида, ты же волшебник! Почему ты не прекращаешь войну в Чечне?!»
Дед не растерялся: „Это слишком далеко. Мое колдовство на таком расстоянии не действует”.
Доброта Израиля Львовича привлекала к нему самых разных людей, которым
он помогал советом и делом. Однажды уборщица из школы, где он работал, попросила его помолиться за ее больного сына.
- „Но я не христианин”, – сказал Израиль Львович.
- „Ваша молитва дойдет до Бога, – возразила уборщица. – Вы праведник”.
Удивлялся: „Откуда люди знают, что я тебя люблю?! Ведь я тебя прилюдно
не ласкаю, не целую…”
В самом деле удивительно: шли мы как-то, взявшись за руки, по аллее парка
при санатории, а нам навстречу – немолодой человек, по виду колхозник. Разулыбался и говорит: „Вы словно жених с невестой!”. Видимо, нас окружали некие флюиды любви, которые благотворно влияли на окружающих.
Как-то во время туристической поездки нас поселили в одной палатке с Томой
и Ромой – молодой парой из Латвии, и через некоторое время Тома мне
с удивлением сказала: „Странно: живя возле вас, мы перестали ссориться”.
- „Дида, ты же волшебник! Почему ты не прекращаешь войну в Чечне?!»
Дед не растерялся: „Это слишком далеко. Мое колдовство на таком расстоянии не действует”.
Доброта Израиля Львовича привлекала к нему самых разных людей, которым
он помогал советом и делом. Однажды уборщица из школы, где он работал, попросила его помолиться за ее больного сына.
- „Но я не христианин”, – сказал Израиль Львович.
- „Ваша молитва дойдет до Бога, – возразила уборщица. – Вы праведник”.
Удивлялся: „Откуда люди знают, что я тебя люблю?! Ведь я тебя прилюдно
не ласкаю, не целую…”
В самом деле удивительно: шли мы как-то, взявшись за руки, по аллее парка
при санатории, а нам навстречу – немолодой человек, по виду колхозник. Разулыбался и говорит: „Вы словно жених с невестой!”. Видимо, нас окружали некие флюиды любви, которые благотворно влияли на окружающих.
Как-то во время туристической поездки нас поселили в одной палатке с Томой
и Ромой – молодой парой из Латвии, и через некоторое время Тома мне
с удивлением сказала: „Странно: живя возле вас, мы перестали ссориться”.
Рождение внука Андрюши его осчастливило. Дед мастерски „наколдовывал” мальчику конфеты, извлекая их из своей кепки.
Не помню, что я ответила, вероятно, что-то не очень вразумительное. Да и как это объяснить? Просто, мне кажется, нутром чувствуешь свое единство с любимым человеком. Стараешься делать все, чтобы ему было хорошо. Избегаешь всего, что может причинить ему боль…
Однажды в столовой дома отдыха к нам подсела молодая пара и женщина спросила: „Скажите, как вы умудрились сохранить свою любовь до такого пожилого возраста?”
Волонтеры:
Столбикова Светлана, Кушнир Жозефина (дочь)
